Предприниматель, антрепренёр. Слово предприниматель (от глагола предпринимать) в русском языке появилось позднее, чем слово предприятие. Слово предприниматель, сохраняющее налет книжности, в современном русском языке выражает два значения: 1) капиталист – владелец промышленного или торгового предприятия; 2) аферист – ловкий организатор выгодных дел, предприятий. Это слово возникло в книжном русском языке не ранее 40–50-х годов XIX века. Оно образовано под сильным влиянием франц. enterpreneur.

Слова предприниматель нет в словаре 1847 г. Но оно уже помещено в «Толковом словаре» Даля, хотя истолковано здесь чисто морфологически: «предпринявший что-либо». В журнально-публицистическом языке 50-х годов XIX в. это слово звучало как неологизм. Например, В.  Безобразов писал: «Нам уже не раз случалось употребить выражение хозяин предприятия вместо французского антрепренер. Иначе мы не умеем перевести это слово: и едва ли возможно передать ближе на русском языке понятие, соединяемое с французским названием. Хотя и употребляется у нас слово антрепренер, – но в нем есть что-то не только чуждое языку, но и чуждое экономическим условиям народной промышленности... Название антрепренер в понятиях нашего народа название как-то не серьезное, не соответствующее его насущным потребностям; до сих пор употребляют слово антрепренер, когда говорят о какой-нибудь заморской затее для общественного увеселения, о театре, о кочующих труппах комедиантов, музыкантов и проч., о чем-то непостоянном, случайном. Но антрепренер и не мог у нас получить того народного значения, какое соответствует этому слову на Западе. У нас есть название: подрядчик, барышник, хозяин. Все эти слова заключают в себе многие экономические понятия, связанные со словом антрепренер; но подрядом нельзя назвать всякое промышленное предприятие; барышничество – представляет одну только сторону деятельности антрепренера и притом с некоторою примесью не совсем честного, по крайней мере правильного труда; название хозяин, близко соответствуя значению антрепренера, имеет за собой действительное его употребление на народном экономическом языке, – хотя до сих пор скорее в менее важных, промышленных делах. Наконец производное – предприниматель кажется нам слишком искусственным, слишком книжным, а книжные экономические названия, не подходящие ни под действительные экономические факты страны, ни под народные понятия, всегда кажутся чем-то чуждым, враждебным науке, которой лучшее, в настоящее время, начало, лучшее убеждение – это необходимость исследования только действительных фактов жизни» (Безобразов В. О промышленных предприятиях //Русск. вестник. 1856, т. 2, кн. 2, с. 314–315).

(О новых исследованиях по истории русского литературного языка // Виноградов. Избр. тр.: История русск. литер, яз., с. 253).

Презирать. [...] в письме к Вяземскому, поясняя глагол «презирать» французским braver «презирать (braver) суд людей нетрудно», Пушкин подчеркивает тот оттенок значения, который, перелившись в русское слово из французского, ярче всего теперь обнаруживается в таких фразах, как презирать опасности (braver lesdangers), презирать смерть (braver la mort), т. е. выказывать презрение к чему-нибудь отсутствием страха, боязни. (Этот оттенок значения был чужд глаголу презирать в XVIII веке (см. сл. АР 1792, 3, 147; ср. сл. АР 1822, 5, с. 207–208). Лишь в словаре П.  Соколова (1834) разделяются два значения: 1) ненавидеть, почитать недостойным уважения, почтения; 2) пренебрегать, не обращать внимания, не страшиться, презирать опасности, смерть (2, с. 776). При этом любопытно, что слово пренебрегать, связывая оба эти значения, относится то ко второму, как у Соколова, то, как в словаре 1847 г., к первому значению.

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 264).

Интересен ряд указаний книги «Справочное место русского слова» (1839, 2-е изд., 1843) на смешение в русской литературной речи 30–40-х годов таких церковнославянизмов, которые в разговорном языке совпадают по произношению, становясь омонимами. Например: освещение – освящение; освещать – освящать (с. 76–77); пребывание – прибывание (89); презрение – призрение (90), презреть – призреть (90); ср. старица – старуха (105).

(Виноградов. Очерки, с. 311).

Преклонный. Крайнюю ступень в ряду фразеологических сочетаний занимают обороты, включающие слова с единичным употреблением. Например, книжное слово преклонный встречается только в выражениях «преклонный возраст», «преклонные лета» или «года». Понятно, что в индивидуальном стиле оно может сочетаться и с каким-нибудь другим синонимом слова возраст. Так, у Некрасова: «Безмятежней аркадской идиллии Закатятся преклонные дни».

Приведенное в словаре под. ред. Ушакова(3, с. 737) выражение преклонный старик кажется не вполне правильным. Слово преклонный понимается как синоним слов старый, даже престарелый, но с несколько стертым значением. Поэтому уже в «Словаре Академии Российской» слово преклонный в этом употреблении не признается за отдельную лексическую единицу; оно рассматривается лишь в составе фраз: преклонный век, лета – «старость, пожилые годы» (сл. АР 1822, ч. 5, с. 213). Однако в словаре 1847 г. из этого употребления извлекается особое значение: «приближающийся к концу» (о возрасте и летах). По тому же пути идет и словарь под ред. Д. Н.  Ушакова: «Преклонный, ая, ое (книжн.) Перешагнувший через зрелые года, приближающийся к глубокой старости, к смерти (о возрасте)».

(Основные типы лексических значений слова // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 181–182).

Прелестная звезда. Одним из характерных для Пушкинского стиля принципов переосмысления церковнославянизмов был прием отождествления, слияния их с соответствующими русскими «омонимами». Процесс национализации церковнославянизмов осуществлялся посредством морфологической и семантической ассимиляции их с «двойниками» из сферы общелитературной лексики. В сущности, эта форма освоения церковнославянизмов национально-литературной стихией больше всего противоречила заветам и принципам «славянофилов», которые, напротив, просторечие приспособляли к мифологии и идеологии церковнославянского языка.

Для освещения этой особенности Пушкинского языка интересен такой пример из «Евгения Онегина» (7, 52):

У ночи много звезд прелестных,

Красавиц много на Москве,

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

(Принято видеть в этих стихах отражение таких стихов из «Тавриды» Боброва:

Все звезды в севере блестящи,

Все дщери севера прекрасны;

Но ты одна средь них луна–

И даже будто бы такого места из «Натальи, боярской дочери» Карамзина: «Много было красавиц в Москве белокаменной... но никакая красавица не могла сравняться с Натальею – Наталья была всех прелестней»).

Выражение: «прелестная звезда» в церковнославянском языке означало планету или метеор. А. С. Шишков писал в «Рассуждении о старом и новом слоге»: «Прелестными звездами называются те воздушные огни, которые, доколе сияние их продолжается, кажутся нам быть ниспадающими звездами, кои потом исчезают...» Ср. «Послание Иуды», гл. 1, где нечестивые люди сравниваются с «звездами прелестными, которыми блюдется мрак тьмы на веки» (13). «В противомыслие сему под именем непрелестных звезд разумеются настоящие, не обманчивые звезды». Так в «Патерике» «преподобные отцы» приравниваются к звездам непрелестным» (Рассуждение, с. 278). В «Словаре Академии Российской» (1809, ч. 2) сказано: «Звезда прелестная. То же, что звезда блудящая, планета» (с. 829).

Пушкин, пользуясь этим термином, каламбурно играет двойственностью его возможных осмыслений, связью эпитета «прелестный» со словом «красавица» и, следовательно, возникающим пониманием выражения «прелестная звезда» в значении «прекрасная звезда» (между тем как первоначально прелестный здесь значило: «обманчивый, коварный, не настоящий»). Ср. то же объяснение термина «звезда прелестная» в словаре П.  Соколова (1834, 1, с. 940) – при таком определении значения слова прелестный: «пленительный, привлекательный красотой, пригожеством» (2, с. 780). Ср. более примитивный пример слияния омонимов в «Руслане и Людмиле»:

Там русский дух... там Русью пахнет.

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 182–183).

Прелестный. Многозначность словоупотребления из исключительного, каламбурно художественного свойства становится внутренним органическим признаком поэтического стиля. И особенно остро воспринимается в языке Пушкина стилистический синтез таких значений слова, которые уже готовы были разойтись как омонимы, как разные слова. Например:

Мы алчем жизнь узнать заране,

И узнаем ее в романе...

Прелестный опыт упреждая,

Мы только счастию вредим.

(Евгений Онегин 1, 9, черновая рукопись).

(Ср. Пушкин, Евгений Онегин. 1937, т. 6, с. 226).

Здесь слово прелестный сразу обозначает: и 1) очаровательный, чудный, прекрасный, богатый наслаждениями, и 2) обольстительный, связанный с обольщением, соблазнами.

(Ср., впрочем, в «Руслане и Людмиле»:

Прости, мой северный Орфей,

Что в повести моей забавной

Теперь вослед тебе лечу

И лиру музы своенравной

Во лжи прелестной обличу.

И тут же:

Остался в счастливой глуши

С тобой, друг милый, друг прелестный,

С тобою, свет моей души!).

(Виноградов. Стиль Пушкина, с. 107).

Прелестный в XVIII в. распадается на два слова: 1) прелестный – «представляющий собою грех, соблазн, обольщение»; 2) прелестный – «обольстительный, очаровательный». Тут омонимия преодолевается устранением старого церковно-книжного употребления.

(Виноградов В. В. Проблемы морфематической структуры слова и явления омонимии в славянских языках // Славянское языкознание: VI Международный съезд славистов (Прага, август 1968 г.): Доклады советской делегации. М., 1968. с. 91).

Позор. [...] понимание литературного текста зависит и от хорошего знания словаря самого данного писателя. Например, в языке ранних стихотворений Пушкина слово позор употребляется в своем старом, церковно-славянском значении: «зрелище». Так, в оде «Вольность» (1817):

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор.

(т. е. зрелище гибели, разорения законов).

В стихотворении «Деревня»(1819):

Друг человечества печально замечает

Везде невежества убийственный позор.

В поэме «Руслан и Людмила»:

Но между тем какой позор

Являет Киев осажденный?

С начала 20-х годов это архаическое значение слова позор отмирает в Пушкинском языке. И с этого времени Пушкин употребляет слово позор в современном значении: «бесчестье, постыдное, презренное положение». Например, в стихотворении «Кинжал» (1821):

Свободы тайный страж, карающий кинжал,

Последний судия позора и обиды.

В стихотворении «Наполеон»(1821):

И Франция, добыча славы,

Плененный устремила взор,

Забыв надежды величавы,

На свой блистательный позор.

В стихотворении «Недвижный страж дремал» (1823):

Таков он был, когда с победным договором

И с миром и с позором

Пред юным он царем в Тильзите предстоял.

В поэме «Цыганы»:

Что бросил я? Измен волненье,

Предрассуждений приговор,

Толпы безумное гоненье

Или блистательный позор.

В стихотворении «Дружба» (1825):

Что дружба? Легкий пыл похмелья,

Обиды вольный разговор,

Обмен тщеславия, безделья

Иль покровительства позор?

Ср. также:

И наконец на свой позор

Вперил он равнодушный взор.

(Из Ариостова «Orlando furioso», 1826)

Она забыла стыд и честь,

Она в объятиях злодея!

Какой позор!

(Полтава)

...Семью

Стараюсь я забыть мою–

Я стала ей в позор...

(там же);

и другие подобные.

Таким образом, изучение индивидуального словаря Пушкинского языка устанавливает хронологическую грань, за которую не переходит архаическое, славянское употребление слова «позор», как синонима «позорище» (зрелище), в языке Пушкина. (Только в «Отрывке из литературных летописей» Пушкин употребляет слово – позор несколько двусмысленно: «все простодушные обмолвки выведены на позор»). Это наблюдение важно для определения основных этапов и тенденций эволюции Пушкинского языка. Но в широком русле истории русского языка этот индивидуальный факт приобретает глубокий интерес и выразительную силу лишь на фоне общей картины семантических изменений слова – позор в русской литературной речи. Следовательно, и здесь подлинное историческое осмысление факта упирается в вопрос об историческом словаре русского литературного языка. Для его создания необходимо семантическое обследование литературных источников, необходимы исследования по семантической истории отдельных слов и выражений. Краткие очерки истории отдельных слов и выражений в русском языке XVIII–XX вв. наглядно покажут разнообразие семантических процессов, характеризующих литературное развитие русского языка, и богатство того нового лингвистического материала, который может быть раскопан и обнародован историческим словарем русского литературного языка XVIII–XX вв. (См. мою статью «О слове ”ахинея“ в русском языке» (Русская речь, под редакцией проф. Л.  В.  Щербы, вып. 3), а также замечания по истории слов и выражений в моих «Очерках по истории русского литературного языка XVII–XIX вв.» (1938) См. мою статью «Из истории русских слов и выражений» в «Русском языке в школе», 1940, № 3).

(Виноградов В. В. Лексикологические заметки // Уч. зап. Моск. гос.  педаг. дефектологического ин-та. М., 1941,т. 1, с. 18–19).

О слове позор В. В. Виноградов пишет также в работе «Пушкин и русский литературный язык XIX века» (Пушкин родоначальник новой русской литературы: Сб. научно-исслед. работ.М.; Л., 1941, с. 555–556). Повторяя в основном материал данного отрывка, он заключает свой экскурс следующей мыслью: «Только в ”Отрывке из литературных летописей“ Пушкин, стилизуя манеру архаического литературного летописания, употребляет слово позор в значении, близком к старославянскому: ”Вся литературная жизнь г. Каченовского была разобрана по годам, все занятия оценены, все простодушные обмолвки выведены на позор“».–
Л. А.

Положение хуже губернаторского. Примером каламбурного переосмысления по омонимическому сходству может служить современное понимание иронического выражения: положение хуже губернаторского. Как известно, это выражение пошло из коннозаводческого арго. Губернатором там назывался самец-пробник, которого припускали к кобыле для ее раздражения перед случкой с породистым производителем. В литературном языке XIX в., особенно в его публицистических стилях это выражение осмыслялось применительно к положению и должности губернатора. Например, у Р.  И.  Сементковского в очерках «Силуэты администраторов» (Историч. Вест. 1892, № 2): «Поистине теперь можно говорить о ”положении хуже губернаторского“. Еще раньше у Марковича в романе «Бездна» (3, 14): «”Недаром говорят: положение хуже губернаторского“. – Он усмехнулся остроумию этой ходячей поговорки». Ср. у Чехова в «Дуэли»: «В последнее время мое здоровье сильно пошатнулось. Прибавьте к этому скуку, постоянное безденежье... отсутствие людей и общих интересов... Положение хуже губернаторского. – Да, ваше положение безвыходно, сказал фон Корен».

(Об основных типах фразеологических единиц в русском языке // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 154).

Письмо. В русском литературном языке XVIII века слово письмо могло выражать общее значение: «произведение, сочинение». Когда возник вопрос о том, что такое «сатирические письма», помещенные, по словам Н. И. Новикова, С.  Башиловым в журнале В. Г. Рубана «То и се» (см. Семенников В.  П. Русские сатирические журналы, 1709–1774: Разыскания об издателях и их сотрудниках. СПб., 1914, с. 69), профессор Н. М. Петровский заметил: «При значительном, до сих пор не обследованном, влиянии (в лексическом смысле) польского языка на русский в XVIII веке возможно, что слово письмо значило у нас не только litterae [буквы, письменность], но и opus (ср. польск. pismo), а потому «Сатирические письма» могут обозначать «Сатирические произведения». Установление современного значения того или другого технического термина может предохранить исследователя от весьма серьезных ошибок в выводах» (Известия ОРЯС Имп. АН, 1914, т. 19, кн. 4, с. 271).

(Виноградов. О языке худож. лит., с. 220).

Пиво, выну. Н. Гиляров-Платонов в своих воспоминаниях «Из пережитого» рассказывает о нескольких очень любопытных фактах смешения церковнославянизмов с их русскими омонимами. На христианский праздник Пасхи у коломенского духовенства «попадало на стол вместе с освящаемою пасхой пиво» (или точнее брага). Необходимо заметить, что в старославянском и церковнославянском языке пиво обозначало не «хмельную брагу», а вообще «питье, напиток; все, что можно пить». «Хотя дьячки и шутили, выливая тут же при дележе: ”Приидите, пиво пием новое“, – но неужели этот ирмос пасхального канона и послужил началом к обычаю?... А почему знать? Может быть, какой-нибудь прапрадед Мещанинова (богатого коломенского купца, введшего обычай празднования Пасхи пивом) и растолковал вместе с тогдашним попом пасхальный ирмос в буквальном смысле (на самом деле, в церковной песне новое пиво образно намекало на живую воду новой жизни, якобы заложенной в культе воскресшего Христа) и нашел по сему приличным пиво, к питью которого приглашает канон, приносить для священия вместе с сыром, разрешаемым на праздник». Н. Гиляров-Платонов считает такое толкование неудивительным и рассказывает другой, аналогичный случай. «Иконописец изобразил царя Давида поднявшим голову кверху, откуда сияние, и держащим простертую длань, а на ней два глаза. Подпись: «Очи мои, Господи, пред тобой выну».Выну, то есть «всегда», художник понял в смысле «вынимать» (Гиляров-Платонов Н. Из пережитого. М., 1886, 1, с. 166).

(Виноградов В. В. О процессах развития и разрушения омонимии в кругу соотносительных русизмов и древнеславянизмов // Studia Slavica. – Budapest: Academia Kiado, 1966, т. 12. Fasc. 1–4, с. 440).