Сём. В каждой более или менее самоопределившейся социальной среде в связи с ее общественным бытием и материальной культурой складывается свой словесно-художественный вкус, своеобразный социально-речевой стиль. (Н. Гиляров-Платонов в своих воспоминаниях «Из пережитого» ярко изобразил процесс роста речевой «цивилизации» в малокультурной среде, прежде всего, в среде провинциального духовенства, и связанные с этим процессом изменения социально-речевого стиля. «Мы – я и сестры – ко многому тянулись действительно потому, что находили новое более просвещенным. ”Что это ты сказал: инда я испужался? замечает мне сестра; нужно говорить: даже я испугался“. Не говори: ”сем я возьму“, а ”позвольте взять“. Это были уроки вежливости и благовоспитанности действительно, хотя поистине и жаль, что просительное ”сем“ не получило гражданства в литературе; оно так живописно и так идет к прочим вспомогательным глаголам, заимствованным от первичных физических действий: ”стал“, ”пошел“, ”взял“!...» (с. 150).

(Виноградов В. В. Язык художественного произведения // Вопросы языкознания. 1954, № 5, с. 10).

Сирота. [...] А. А.  Потебня доказывает закономерную последовательность в семантических изменениях, через которые проходят словообразовательные морфологические категории. Например, отвлеченные имена существительные со значением действия или свойства-качества могут приобретать собирательное значение и на этой основе далее развивать конкретно-индивидуальное значение лица. [...] Слово сирота первоначально значило «сиротство», «состояние сирого человека» (так – и теперь – в чешском языке), затем стало употребляться в собирательном смысле (ср. литовское sirata – заимствование из славянских языков), и, наконец, получило современное конкретно-индивидуальное значение; ср. однородную историю значений слов женщина и мужчина.

(Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии (На материале русского и родственных языков) // Виноградов. Избр. тр.: Исслед. по русск. грам., с. 186–187).

Скоропалительный. В рассматриваемом же [семнадцатитомном академическом. – Л.  А.] Словаре семантическая история слов даже на протяжении XIX–XX вв. представлена в преобладающем количестве случаев очень скудно и бледно. Вот несколько иллюстраций. Слово скоропалительный квалифицируется как разговорное и определяется так: «очень скорый, поспешный"(скоропалительное суждение, скоропалительное решение, скоропалительный роман и т. п.); оттенок: «склонный к очень быстрым, поспешным решениям» («малый скоропалительный» – в «Письмах о провинции» Салтыкова-Щедрина). В историко-лексикографической справке есть ссылка на словарь Даля (4, с. 206), где впервые зарегистрировано это слово, и приведен пример: скоропалительные свечи. Здесь нет истории развития значений слова, хотя обратившись к словарю Даля, можно получить смутные намеки на ход и направление семантической эволюции этого слова. Вот возможный краткий очерк такой истории.

Известно, что словообразовательные элементы, генетически восходящие к старославянскому языку, в истории русского литературного языка часто сочетаются на основе разных правил с народными русскими компонентами и входят в состав новых русских слов. Некоторые из этих элементов вступают в синонимические соотношения с соответствующими русскими аффиксами. В этом случае иногда происходят аффиксальные взаимозамещения, подстановки и взаимодействия в одних и тех же словах, например, скоропалительный и скоропальный.

Прилагательное скоропалительный, наречие скоропалительно не зарегистрированы ни одним словарем русского языка вплоть до словаря В. И. Даля.

У В. И. Даля скоропалительный (или скоропальный) отмечено лишь в составе одного артиллерийского термина: «Скоропальные, скоропалительные свечи в артиллерии для скорого и верного поджогу пушечного заряда, потешных огней и проч.». (Ср. народное скоропал– револьвер).

Между тем прилагательное скоропалительный и производные от него – имя существительное скоропалительность и наречие скоропалительно – из профессионально-военного диалекта, из военно-технической терминологии с начала XIX в. широко распространились в говорах устной речи и около середины XIX в. проникли в литературный язык, где стали употребляться более разнообразно и в переносном смысле.

У А. Н.  Островского в комедии «В чужом пиру похмелье»: «Летел к вам скоропалительно, инда взопрел-с» (д.  1, явл.  4) (в речи купеческого сына). В биографии И. И.  Железнова, написанной М.  Бородиным и приложенной к «Уральцам» (1888, 1, с. 30): «...Чисто военная скоропалительность, с какою требовалось все это разыскать (уральские акты. – В. В.), списать и немедленно представить, необходимость занятия в летнее время в душной атмосфере архива... не могли оставить хорошего впечатления...». В книге мемуаров Л. Ф.  Пантелеева «Из воспоминаний прошлого» (М., 1934, с. 409): «был арестован в Вильно и скоропалительно, в чем был, отправлен в Пермь».

В современном словаре Д. Н. Ушакова (4, с. 231) слово скоропалительный отнесено к разговорно-шутливой речи и определяется так: «чересчур скорый, поспешный. Скоропалительное решение». Таким образом, этот военный термин, войдя в общий язык, оказался очень жизнеспособным и обнаружил острую экспрессивность. М.  И.  Михельсон, исторические построения которого в области русской фразеологии часто копируют словарь В. И. Даля, готов был переносное значение слов скоропалительный, скоропалительно объяснять так: «весьма быстро, как скоропалительные свечи в артиллерии, как скоропал (револьвер)» (Михельсон, Русск. мысль и речь, 2, б. м., б. г., с. 263).

Слова скоропалительный, скоропалительно, утратив прямое номинативное значение, употреблялись и употребляются в узком фразеологическом кругу, который в индивидуальной речевой деятельности может иронически расширяться.

(Виноградов В. В. Семнадцатитомный академический словарь современного русского литературного языка и его значение для советского языкознания // Вопросы языкознания. 1966. № 6, с. 10–11).

Скупердяй. Презрительное скупердяй, по-видимому, представляет собою экспрессивное видоизменение областного скупендяй– «скряга» (ср. глупендяй; ср. негодяй и слова на -да: дурында, дуранда, балда и т. п.) (см. Соболевский А. И. Лингвистические и археологические наблюдения, вып. 2, Варшава, 1912, с. 26–27).

(Словообразование в его отношении грамматике и лексикологии (На материале русского и родственных языков) // Виноградов. Избр. тр.: Исследования по русск. грам., с. 207).

След, исследовать, наследник, наследовать, последний, последовать, последыш, преследовать, следить, следовать, следствие. Особенный интерес для исторического исследования представляют многочисленные лексические и словообразовательные группы, возникшие от слова след и производных от него наследник и последний, которые также вошли в состав основного словарного фонда русского языка. В качестве иллюстрации достаточно представить общую схему дифференциации разных словообразовательных и семантических рядов в этой сфере.

С одной стороны, след, следить, выслеживать, доследить, последить, проследить, уследить, следопыт и т. д. (ср. наследить); с другой, след, следовать, последовать, последователь, последовательный, последовательность – с сложными и разнообразными разветвлениями: следователь, следствие, следует, следовательно; исследовать, исследователь, исследовательский; старославянизм, подвергшийся в литературном языке XVIII в. переосмыслению, – преследовать кого-что и омоним – преследовать что в значении «добиваться чего-нибудь», преследование, преследователь; с третьей стороны, наследовать, наследие, наследник, наследство, наследный; с четвертой, последний, последыш.

Легко заметить, что процессы образования новых слов на базе основного словарного фонда в разные эпохи сопровождаются возникновением омонимов, омонимных основ, омоморфем, например: следствие (в значении «вывод») и следствие (в значении «расследование»); преследовать (врага) и преследовать (свою цель); ср. основа (в тканье) и основа (в значении «база, основание»; отказать кому в чем и отказать кому что ( в значении «завещать») и т. п.

(Об основном словарном фонде и его словообразующей роли в истории языка // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 63).

Слыхать, видать. Не подлежит сомнению, что в современном разговорном русском языке форма инфинитива слыхать, с одной стороны, и система форм прошедшего времени: я
слыхал, ты слыхал и т. п., а также условно-желательного наклонения: я не слыхал бы – с другой, все более отдаляются друг от друга и готовы стать разными словами. В самом деле, только употребление формы слыхать с отрицанием не для выражения невозможности услышать что-нибудь в будущем («уже не слыхать мне никогда ее ласкового голоса!») может быть связано с формами прошедшего времени и условно-желательного наклонения, например, в таких фразах:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви, певца своей печали?

(Пушкин).

Мартышка к старости слаба глазами стала,

А у людей она слыхала,

Что это зло еще не так большой руки.

(Крылов).

Чтоб я и не слыхал про этого проходимца! Я его и знать не хочу.

(А. Островский).

(См. словарь Д. Н.  Ушакова, 4, с. 286). Но уже обособилось в отдельное слово слыхать со значением «слышно» в функции категории состояния и модального выражения. У Гончарова в «Обломове»: «Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю».

Те же процессы происходят и с формами видать – я видал.

С другой стороны, для современного языкового сознания я слыхал, так же как и я слыхивал, отделены от системы форм глагола слышать.

(Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии (На материале русского и родственных языков) // Виноградов. Избр. тр.: Исслед. по русск. грам., с. 181–182).

Смерть, страсть, страх, ужас. Среди [...] типов беспредложно-отыменных наречий, соотносительных с формами существительного, [выделяется...] непроизводительная группа разговорных наречий, соотносительных с именительно-винительным падежом имени существительного и имеющих яркую эмоционально-качественную окраску: смерть, ужас, страсть, страх (нередко в сочетании с как) в значении: «очень сильно» (ср. в том же значении: страшно, ужасно, адски, чертовски, дьявольски, бешено и некоторые другие). Например: «Я ужас как ревнив» (Пушкин), «Иван Иванович ... уходился страх и прилег отдохнуть» (Гоголь), «Когда же им случалось оставаться, Маше становилось страх неловко» (Тургенев, «Бретёр»), «И весело мне страх выслушивать о фунтах и рядах» (Грибоедов, «Горе от ума»). «Я смерть пить хочу», «Ему самому было смерть смешно» (Лесков, «Соборяне»). «Когда же она не говорит ни глупостей, ни гадостей, а красива, то сейчас уверяешься, что она чудо как умна и нравственна» (Л.  Толстой, «Крейцерова соната») (о распространении эмоциональных наречий, вроде страсть какой ловкий и т. п. в женском языке см. Jespersen O. Die Sprache, ihre Natur u. s. w., 1925, S. 233–234).

А. В. Попов – в соответствии с своими общими взглядами на генезис двучленных и трехчленных предложений – выводил происхождение этих наречий из слияния двух предложений в одно: Он смерть бьется (он бьется смерть) первоначально значит: Он бьется так, что может произойти смерть». Он страх (страсть, ужас) любит значит: «Он так любит, что делается страшно (страх, ужас)» (Синтаксические исследования, с. 89).

(Виноградов. Русск. язык, с. 360).

О слове ужас смотри также в настоящей публикации (ч. 3) статью «Ужасть». – Л.  А.

Простота. В. И. Чернышев учил, что «основательное знание нашего народного языка является необходимой основой понимания и сознательного употребления языка литературного» (Чернышев В. И. В защиту живого слова, СПб., 1912, с. 26). Например, употребляя пословицы: Простота хуже воровства. На всякого мудреца довольно простоты, – мы лишь из народного языка можем узнать, что здесь простота значит «оплошливость», «неосторожность» (там же).

(Виноградов. В. И. Чернышев как исследователь русского литературного языка // Русский язык в школе. 1947, № 2, с. 64).