Ухо. В образной семантике народных слов и прозвищ, в богатой оттенками и поражающей острыми сопоставлениями понятий синонимике народных выражений Гоголь старается открыть национально-русское понимание тех или иных предметов, качеств, свойств. По его наблюдениям, «свойство чуткости, которое в такой высокой степени обнаружилось в Пушкине, есть наше народное свойство. Вспомним только одни названия, которыми народ сам характеризует в себе это свойство, например: название ухо, которое дается такому человеку, в котором все жилки горят и говорят, который миг не постоит без дела: удача – всюду спеющий и везде успевающий; и множество есть у нас других названий, определяющих различные оттенки и уклонения этого свойства» (Гоголь Н.  В. Соч., 4, с. 208). «Простой народ», по представлению Гоголя, является творцом языка и хранителем его сокровищ. Живой народной речью можно и должно «говорить о предметах нужных и даже очень высоких». Народное русское свойство – «уметь пронять хорошенько словом». «Произнесенное метко, все равно, что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси... нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово» (там же, 3, с. 106; ср. также т. 7, с. 249–250). Гоголь считал русский язык «полнейшим и богатейшим из всех европейских языков» (там же, 4, с. 26).

(Виноградов В. В. Язык Гоголя и его значение в истории русского языка // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. М., 1953, т. 3, с. 7).

Хладнокровие. Пушкин не участвует в творчестве [...] морфологических «снимков» с французских лексем. Теоретически он даже протестует против такого принципа «перевода». «Множество слов и выражений, насильственным образом введенных в употребление, остались и укоренились в нашем языке. Например, трогательный, от слова touchant (см. справедливое о том рассуждение г. Шишкова). Хладнокровие, это слово не только перевод буквальный, но еще и ошибочный. Настоящее выражение французское есть sens froid – хладомыслие, а не sang froid. (Ср., например, в Словаре Татищева (1798): «il"agit, il"écoute de sang froid – он поступает, слушает все равнодушно (1786)»; Б. В.  Томашевский предполагает, что замечание Пушкина о sang froid находится в связи с именем Буало: «В предисловии к изданиям сатир 1667 и 1672 гг. была фраза: «Le lecteur qui est de sens froid n"épouse point les sottes passions d"un rimeur emporté». В издании 1713 г. Броссет заменил sens froid через sang froid. В хороших позднейших изданиях такая замена оговорена». Примечание к статье «Пушкин и Буало» (Пушкин в мировой литературе, 349). Так писали это слово до самого XVIII столетия. Dans son assiette ordinaire. Assiette значит положение, от слова assoir, но мы перевели каламбуром – в своей тарелке –

Любезнейший, ты не в своей тарелке

(Горе от ума).

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 275; см. то же: Виноградов. Очерки, с. 240).

Хлюст. Понимание многих литературных текстов зависит от предварительного знания арготизмов и социально-групповых диалектизмов и профессионализмов. Например, в «Доме сумасшедших» – сатире А.  Ф.  Воейкова встречается народно-профессиональное слово хлюст в выражении: валиться хлюстом:

Вот Шишкова... кто не слышал?...

Причт попов и полк гусаров,

Князь Кутузов, князь Репнин,

Битый Корсаков, Кайсаров,

И Огарков, и Свечин, –

Все валитесь хлюстом – сердце

Преширокое у ней...

Да и в старике-младенце

Клад– не муж достался ей!

(См. Русск. старина. 1874, март, с. 596–597). То же слово хлюст с несколько иным жаргонным оттенком значения употреблено Н. М.  Языковым в стихотворении «Аделаиде»:

Прощай! Меня твоя измена

Иными чувствами зажгла:

Теперь вольна моя Камена,

И горделива и смела,

Я отрекаюсь от закона

Твоих очей и томных уст

И отдаю тебя – на хлюст

Учебной роте Геликона.

(См.: Языков Н. М. Полн. собр. стихотворений. Редакция, вступительная статья и комментарии М. К.  Азадовского. М.; Л., 1934, с. 275). – В комментариях к этому стихотворению (с. 773), стремясь уяснить выражение отдать на хлюст, проф. М. К.  Азадовский приводит цитаты из воспоминаний П. Д. Боборыкина о нравах дерптского студенчества в первой половине XIX в.: «Были такие обычаи по части разврата, когда какая-нибудь пьяная компания дойдет до ”зеленого змия“, что я и теперь затрудняюсь рассказать in extenso, что разумели под циническими терминами ”хлюст“ и ”хлюстованье“. И это было. Я раз убежал от гнусной экзекуции, которой подверглись проститутки, попавшие в руки совсем озверевшей компании»).

Можно сюда же присоединить для характеристики словоупотребления той эпохи стихи П. А.  Вяземского:

Нет, нет, не для тебя шипучим паром влага

На высшем потолке задаст рассудку хлюст.

(1838)

Для истолкования понимания всех этих примеров литературного употребления слова хлюст необходимо знать его народно-областные и профессионально-жаргонные, например картежные, значения. Слово хлюст, в картежном арго значит: «сдача, когда в одни руки приходят все карты одной масти»; «подбор карт одной масти». Характерно приводимое В. И. Далем жаргонное присловье: нет хлюста, да масть густа (сл. Даля, 1882, 4, с. 554). Ср. в «Дневнике семинариста» Никитина: «Позади меня два ученика преспокойно играли в три листика, искусно пряча под столом избитые, засаленные карты. Вдруг один из них, вероятно, в порыве восторга, крикнул: ”Флюст!“ Наставник вздрогнул и обернулся. ”Какой флюст? Кто это сказал?“ И, подойдя к нашему столу, ни с того, ни с сего напал на сидевшего подле меня товарища... Бедняк струсил и указал на виновного... ”Помилуйте, – отвечал с улыбкою ученик, – я сказал: плюс, а не флюст“» (И. С. Никитин. Полн. собр. соч., т. 3, Пг., 1918, с. 53). В словаре 1847 г. указываются также формы: хлюстище– хлюст из самых больших карт; хлюстишко– хлюст из малых карт (сл. 1867–1868, 4, с. 850). Можно припомнить в драматических очерках Н.  В. Успенского «Странницы. Трагическое из русской жизни» (картина 2) такой диалог:

Первый. Кому угодно?

Второй. (сдавая). Фалька – крестовая осьмерка (ср. у Даля: «Хлюст. В игре три листа: тир виновые карты, при осьмерке фале» (с. 570).

Третий. Пошла копейка.

Первый. Замирил! Хлюст! (Третий почесывает затылок; окружающие игроков смеются...) (Успенский Н. В. Собр. соч., М.; Л., 1931, с. 255–256).

В связи с этим значением следует понимать выражение П.  А.  Вяземского: задать (рассудку) хлюст, т. е. «прикончить игру» (в свою пользу), в данном контексте: «довести до полного поражения» (опьянения).

В.  Н.  Добровольский в статье «Звукоподражания в народном языке и в народной поэзии» замечает: «Красногрудый снигирь– картежник; он все кричит: хлюст, хлюст! (все карты на руках козыри)» (Этнографическое обозрение. 1894, № 3, с. 91).

На основе этого картежного значения слова хлюст возникло другое, переносное его значение, отмечаемое, между прочим, в словаре Даля: «целый ряд, порядок чего гусем, хобот, вереница, хвостом» (1882, 4, с. 554). Именно в связи с этим переносным значением находятся выражения: валиться хлюстом, т. е. всей массой, вереницей, один за другим гуськом, и отдать на хлюст, т. е. на истязание по очереди целому ряду людей.

Для осознания внутренней формы слова хлюст, экспрессивно обозначавшего сначала действие, а затем и всю ситуацию, необходимо припомнить значения звукоподражательного глагола хлюстать (переходн.). В словаре 1847 г. это слово толкуется так: хлюстать – «по неосторожности мочить или марать подол платья. Зачем ты хлюстаешь новое платье?» (сл. 1867–1868, 4, с. 849). У Даля: «хлюпать... , шлепать; хлюстать, захлюстать, подхлюстать подол, захлюпать, зашлепать или загрязнить» (сл. Даля, 1882, 4, с. 570)». Хлюстаться, захлюстаться– по неосторожности мочить или марать у себя подол платья; волочиться по грязи, шлепаться. Идучи по грязи, нельзя не захлюстаться. Хвосты у барынь хлюстаются. Ср. хлюща– «что-нибудь мокрое. Весь обмок, как хлюща. Кур. » (Опыт обл. влкр. сл., с. 248). Но ср. также областное хлюздать, хлюздить со значением не только «шлепать, хлюстать», но и: «кривить душой, жилить, плутовать, присваивать себе чужое» (влад. сибирск.). «Хлюзда... «плут, обманщик, мошенник; или шулер"» (сл. Даля, 1882, 4, с. 553).

В свете этих семантических параллелей легко уясняются еще два жаргонных значения слова хлюст, из которых одно еще широко распространено и в современном, вульгарном городском просторечии. В картежном арго слово хлюст в функции имени действующего лица обозначало валета. Например, в «Петербургских трущобах» В. В.  Крестовского: «Скоро в камере настала сонная тишина, часто, впрочем, прерываемая азартными возгласами дорассветных записных игроков – Хлюст! Фаля!... С бардадымом! – раздавались хриплые, осерчалые голоса до самой утренней проверки». К этому жаргонному словоупотреблению примыкает экспрессивно-бранное значение: «нахал, гусь лапчатый» в применении к ловким, беспардонным и беззастенчивым пронырам. (В областных народных говорах значения слова хлюст еще более разнообразны).

(О связях истории русского литературного языка с исторической диалектологией // Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. языка, с. 206 – 208).

В архиве сохранилась выписка, сделанная рукой Г.  Ф. Благовой, с пометкой: «списано с листка В. В.» (сам листок не сохранился): «В западнорусском сборнике XV в., описанном акад. Е.  Ф. Карским (Изв. ОРЯС, 1897, т. 2, ин.  4), находим: ...хлюстъ польск. chlust: сорок хлюстов без одного взяти 19б (1036)». – Л.  А.

Цель. [Слово цель (до 1917 г. писалось – цѣль)], несомненно, в языковом сознании говорящих как-то связывалось с корневым элементом цѣл-. Например, А. А.  Бестужев-Марлинский писал своему брату Павлу (от 26 мая 1835 г.): «Напиши что-нибудь, хоть вроде Странника Вельтмана; но ради бога, свяжи это одной идеей: надо цель и целое, без этого сам Пушкин – пустоцвет» (Отеч. зап., 1860, т. 131, с. 47). На эту народно-этимологическую связь указывает и старая орфография, предписывавшая в слове цель писать букву ѣ .

Между тем слово цель вошло в русский литературный язык не позднее XVII в. Оно не включено в «Материалы» И. И. Срезневского. Правда, оно не указано в «Лексиконе треязычном» Ф.  Поликарпова (1704). Но мы уже находим его в «Немецко-латинском и русском лексиконе» 1731 года: «Ziel, meta, terminus, цель, мета, примета, намерение (zum Schießen), scopus, цель – ohne Ziel schießen, blind hinein handeln, jaculari sine scopo – стреляти на ветер, не в цель; das Ziel überschreiten, vagari extra oleas, excedere modum; выше меры поступити, себя повести; через меру делати; einZiel setzen, ponere metam, предел положити, zum Ziel schießen, jaculari ad metam, в цель стреляти, das Ziel verfehlen, ictu aberrare не попасти в цель. Das Ziel erreichen, metam contingere в цель попасти, до цели дострелити, доити; zielen, ictum aliquointendere, целити, метити во что, mit dem Pfeil, sagittam aliquo collineare метити, целити стрелою» (774–775). Слово цель было зарегистрировано также в словарях Академии Российской. Проф. И. А.  Бодуэн де Куртенэ, редактируя словарь В. И. Даля, заметил, что это слово заимствовано в русский язык из польского языка, в который оно в свою очередь попало из немецкого (польск. cel из немецкого Ziel).

В словаре Даля (1909, 4, с. 1272) читаем: «Цель ж., (польск. cel, нем. Ziel), мета, предмет, в который кто-либо метит, наводит, старается попасть: цель для стрельбы, мишень, с раскрашенными кругами, коих средина сердце или яблоко. «Метил в цель, а попал в пень // Цель, на стрельном оружии, мушка, шипок на дуле, для наводки по резке, мишени на казеннике, по прицелу // Конечное желанье, стремленье, намеренье, чего кто-либо силится достигнуть. Без цели ничего не делают. У него была добрая цель, да не так вышло. Цель, начало или корень дела, побужденье; за ним идет средство, способ, а вершит дело конец, цель, достиженье ее».

Те же значения указаны в слове– цель и в словаре 1847 г. (сл. 1867–1868, 4, с. 888–889): «Цель, и, с. ж. 1. Мета, в которую стреляют для навыка попадать в известный предмет. Попадать в цель. 2. Наметка на огнестрельном орудии, при посредстве которой оно наводится на определенный предмет. 3. Конец, которого достигнуть предполагается; намерение. Ты с какой целью это сделал?»

Те же значения регистрируются и в современном «Толковом словаре русского языка» (4, с. 1211). Следовательно, круг значений слова – цель установился еще в XVIII в. и с тех пор мало изменился. По-видимому, основным и первоначальным значением слова – цель в русском языке было: «мишень, мета». (Ср. немецк. nach dem Ziele schießen, das Ziel treffen). Но уже в первой половине XVIII в. со словом цель связывалось и отвлеченное, переносное значение: «то, к чему стремятся, что намечено достигнуть, намерение, предмет стремлений» (ср. немецк. das ist das Ziel meiner Wünsche) (см. Лексикон Аделунга, ч. 2, с. 1025–1026). Ср. то же значение и у синонимического русского слова – мета. Например, у Державина:

Когда имели только мету,

Чтоб счастие доставить свету.

(Водопад).

В «Правилах обучения и наставления рекрут и рядовых Л.-Гв. Конного полка» (1788 г.): «Научать дабы знал названия до последнего шурупа, скопкии трупки, ствола, дула, цели – рассказать, для чего каждая вещь» (Русск. старина, 1915, март, с. 512).

Таким образом, морфологическая структура заимствованного слова цель обусловлена морфологическими законами русского литературного языка (ср. целый, целин
а , цели́ть, исцеле́ние и т. п., но ср. це́лить). Но омонимическое притяжение здесь осталось в кругу внешних форм слова.

(Виноградов В. В. К изучению вопросов омонимии // Slawisch-deutsche Wechselbeziehungen in Sprache, Literatum und Kultur. Berlin, Verlag Academie, 1969, с. 276–277).

Хрипун, удавленник, фагот. История классовых диалектов русского языка почти совсем не изучена. Для иллюстрации можно указать случаи использования слов и выражений классовых диалектов или общенародных слов, но с жаргонными значениями, в языке художественной литературы, особенно часто в речи действующих лиц. Вот один пример из «Горя от ума» Грибоедова. Для социальной характеристики полковника Скалозуба в речи Чацкого Грибоедов использовал слова хрипун, удавленник, фагот в классово-диалектном, армейско-офицерском жаргонном смысле.

В «Горе от ума» Чацкий рисует социальный портрет Скалозуба такими словами:

Хрипун, удавленник, фагот,

Созвездие манёвров и мазурки.

Непосредственно ясно, что слова хрипун, удавленник, фагот употреблены здесь не в своем прямом значении. Они тут выступают как иронические обозначения типических черт представителя внешне вымуштрованного, столичного, привилегированного офицерства царской России начала XIX века. Хрипунами прозывали офицеров-фанфаронов, которые старались иметь хватский и высокомерный вид, стремились отличиться светской ловкостью и выработали у себя своеобразное произношение на французский манер, «сопровождаемое, по словам современника, насильственною хриплостью голоса».

Ср. у А. С. Пушкина в «Домике в Коломне»:

У нас война. Красавцы молодые,

Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк)

Сломали ль вы походы боевые?

В «Романе в письмах»:

«Охота тебе корчить г. Фобласа и вечно возиться с женщинами. В этом отношении ты отстал от своего века и сбиваешься на cidevant гвардии хрипуна 1807 г.». Ср. у Ф. Булгарина в «Приключениях квартального надзирателя»: «В армии называли хрипунами тех из молодых офицеров, которые говорили между собой по-французски, любили общество и щегольство. Это почти то же, что фанфароны».

Таким образом, Грибоедов пользуется армейским, военно-жаргонным осмыслением слова хрипун.

В этом контексте смысл слова удавленник, примыкающего к образу хрипуна, раскрывается отчасти таким описанием офицеров той же эпохи в повести И. С. Тургенева «Три портрета»: «Военные шею затянули туго-натуго... хрипят, глаза таращат, да и как не хрипеть?»

Ср. у А.  Вельтмана в «Приключениях, почерпнутых из моря житейского» описание щегольски одетого, богатого офицера николаевского времени: «Воротник, как петля, задушил его, так что глаза выкатились; мундир перетянут в рюмочку» (см. Пыляев М.  И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898, с. 37; см. его же: Старое житье. СПб., 1892; Вяземский П. Старая записная книжка. 1929, с. 110).

И слово удавленник употреблено Грибоедовым тоже в жаргонно-офицерском смысле.

Для понимания слова фагот чрезвычайно важен рассказ знаменитого хирурга Н.  И.  Пирогова в «Дневнике старого врача» о назначенном в начале царствования Николая I попечителе Московского университета военном генерале Писареве: «Не замедлил явиться перед нами в аудиториях и мундирный попечитель, тотчас же при своем появлении прозванный, по свойству его речи, фаготом. Действительно, речь была отрывистая, резкая. Я видел и слышал этого фагота, благодарение Богу, только два раза на лекциях...

У Геймана на лекции фагот, – высокий, плечистый генерал в военном мундире, входивший всегда с шумом, в сопровождении своих драбантов, – встретил моего прежняго нахлебника, Жемчужникова, в странном для него костюме: студенческий незастегнутый мундир, какие-то уже вовсе немундирные панталоны и с круглою шляпою в руках.

– ”Это что значит?“ – произнес фагот самым резким и пронзительным голосом, нарушившим тишину аудитории и внимание слушателей, прикованное к химическому опыту Геймана. – ”Таких надо удалять из университета“, – продолжал таким же голосом фагот.

Жемчужников встал, сделал шаг вперед и, поднимая свою круглую шляпу, как бы с целью надеть ее себе тотчас на голову, прехладнокровно сказал: – ”Да я не дорожу вашим университетом“, – поклонился и вышел вон.

Фагот не ожидал такой для него небывалой выходки подчиненного лица и как-то смолк» (Пирогов Н.  И. Соч., 1910, 2, с. 389–390).

Можно припомнить обычные указания на свойственный фаготу – музыкальному духовому деревянному инструменту низкого регистра – хрипловато-гнусавый тембр. Ср. у Гоголя в «Мертвых душах»: «Манилов в ответ принялся насасывать чубук так сильно, что он начал, наконец, хрипеть как фагот».

Следовательно, жаргонное словоупотребление в языке художественной литературы социально-исторически обусловлено, и в то же время оно нередко связано с общенародным словарным фондом языка.

(Виноградов. О трудах И. В. Сталина по вопросам языкознания. М., 1951, с. 65–67).

 

К слову хрипун В. В. Виноградов обращается в работе «Язык Пушкина»:

«Домик в Коломне» (1830) является теоретическим манифестом новых принципов литературно-просторечного стиля и их иллюстрацией. Разрушается система высокой русско-французской фразеологии, облекавшей основные поэтические символы – рифмы, стиха, Пегаса, Парнаса, Феба, муз (ср. в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы», образы Парки и Жизни:

Парки бабье лепетанье...

Жизни мышья беготня.

(1830)

Ср. стиль пейзажа в «Евгении Онегине»:

Гулять? Но голы все места,

Как лысое Сатурна темя,

Иль крепостная нищета...

и т. п.). Так, рифмы выступают в образе рекрутов, «мелкой сволочи», к которой раздается команда на языке военного просторечия:

...слушай!

Равняйтеся, вытягивайте ноги

И по три в ряд в октаву заезжай...

Держись вольней и только не плошай.

В исключенных строфах были отражения и военного арго:

У нас война. Красавцы молодые!

Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),

Сломали ль вы походы боевые?..

Вспоминается характеристика Скалозуба, данная Чацким в образах офицерского арго:

Хрипун, удавленник, фагот...

«Хрипунами прозывали за картавое произношение звука Р тех военных фанфаронов, которые употребляли всегда французский язык вместо русского, имели высокомерно-хватовской вид и старались отличиться светскою ловкостью» (Пыляев М.  И., Замечательные чудаки и оригиналы, с. 37; ср. также Пыляев М. И., Старое житье, СПб., 1892: «Офицеров, которые отличались светскою ловкостью и французским языком, называли ”хрипунами“, последнее название произошло от подражания парижанам в произношении буквы Р » (101). Кн. П.  А.  Вяземский приписывает военно-жаргонное значение слова хрип творчеству конногвардейца «лингвиста» Раевского: «Слово хрип также его производства, оно означало какое-то хватовство, соединенное с высокомерием и выражаемое насильственною хриплостью голоса» (Старая записная книжка, 110). По-видимому, определение кн. П. А. Вяземского тоньше и ближе к действительности). И на этом фоне приобретает особый символический смысл противопоставление Ширванского полка «светским», столичным «хрипунам», сравнение октавы, как формы нового стиля, с Ширванским полком:

Видали ль в Персии Ширванский полк?

Уж люди! Мелочь, старички кривые,

А в деле всяк из них, что в стаде волк,

Все с ревом так и лезут в бой кровавой.

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 427; см. также: Виноградов. Очерки, с. 224).

[Ранее в «Литературной газете» (от 24 июня 1934 года, № 80 (396), с. 2) В. В. Виноградов также обращался к словам хрипун, удавленник, фагот:] «Но бывают от недостаточного знания литературного языка и его стилей ошибки понимания – более общие и более печальные. Скалозуб из ”Горе от ума“ Грибоедова нередко хрипит на русской сцене, как фельдфебель с перепою. Кажется, почему бы ему и не хрипеть, раз Чацкий называет его ”хрипуном“.

Хрипун, удавленник, фагот...

И может ли человек, думающий, что «хрипун» – это тот, кто хрипит, понять пушкинское противопоставление хрипунов – «красавцев молодых» – «старичкам кривым» из Ширванского полка в таких строках «Домика в Коломне»:

У нас война. Красавцы молодые!

Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),

Сломали ль вы походы боевые?

Видали ль в Персии Ширванский полк?

Уж люди! Мелочь, старички кривые,

А в деле всяк из них, что в стаде волк.

Смысл этого противопоставления столичных гвардейцев Ширванскому полку станет ясным, если вспомнить или доискаться, что хрипунами прозывали за картавое произношение на французский майер тех офицеров-фанфаронов, которые старались отличиться светской ловкостью, блеснуть французским языком и имели хватский вид (см., например, книги М.  И.  Пыляева «Старое житье» и «Замечательные чудаки и оригиналы»). Кн. П.  А.  Вяземский, приписывая жаргонное значение слова «хрип» творчеству конногвардейца Раевского (автора выражения «под шефе»), вносил некоторые дополнительные черты в образ «хрипуна». «Слово ”хрип“, – писал он в «Старой записной книжке», – означало какое-то хватовство, соединенное с высокомерием и выражаемое насильственною хриплостью голоса». В связи с этим и два другие эпитета Скалозуба – «удавленник, фагот» – надо понимать как иронические обозначения вымуштрованного, затянутого в мундир столичного офицера – фронтовика: они относятся не столько к голосу героя, сколько к его внешнему облику, к его «портрету» и к его социальному характеру». – Л. 
А.

Там, там.
Там, там – это типичное для Карамзина выражение потусторонней жизни.

В «Разных отрывках»: «Есть ли железные стены, отделяющие засмертие от предсмертия, хотя на минуту превратились для меня в прозрачный флер, и глаза мои могли бы увидеть, что с нами делается там, там... »

Ср. в «Письмах русского путешественника» (Моск. журнал, ч. 4, 2-е изд., 1801, с. 293) – в речи Лафатера: «Благодаря бога, ты дожила здесь до глубокой старости, – видела возростших детей и внучат своих, возростших во благочестии и добронравии. Они будут всегда благословлять память твою, и наконец с лицом светлым обнимут тебя в жилище блаженных. Там, там составим мы все одно счастливое семейство!»

Формула– там, там – типична для стихотворного стиля Карамзина. Она встречается, например, в концовке послания к И. И. Дмитриеву (1794):

...ангел мира освещает

Перед ним густую смерти мглу.

Там, там – за синим океаном

Вдали в мерцании багряном...

(См. Карамзин Н. М. Сочинения, 1917, 1, с. 100). В переводной статье «Галилеево сновидение» (Моск. журнал, 1792, ч. 7, кн. 3, с. 337): «Для того и в сей ветхой старости не перестану я искать истины; ибо кто здесь искал ее, тому благо будет на небесах – каждое утвержденное познание, каждое уничтоженное сомнение, каждое открытое таинство, каждое прошедшее заблуждение есть семя или корень блаженства, там, там для нас расцветающего».

Ср. в стихотворении Карамзина «На смерть князя Г. А. Хованского»:

И там, и там, в жилище новом,

Найдутся радости для нас.

(там же, с. 177).

Ср. в стихотворении «Прощание»:

Ударил час – друзья, простите!

Иду– куда, вы знать хотите?

В страну покойников– за чем?

Спросить там, для чего мы здесь, друзья, живем!

(там же, с. 165).

(Виноградов. Проблема авторства, с. 316–317).

О словах засмертие и предсмерпше см. также в статье «Засмертие, предсмертие» (ч. 3 настоящего издания). – Л.  А.

Тарарах, тарарахнуть. [По поводу отражения нормативной тенденции современной речи в словарных статьях семнадцатитомного словаря современного русского литературного языка В. В. Виноградов пишет:] Остро сказывается недостаток изучения экспрессивно-стилистических категорий современного русского глагола. Например, в кругу звукоподражательно-отмеждометных образований тарарах рассматривается как междометие разговорной речи, употребляемое по значению глаголов тарарахать, тарарахнуть. Приводится пример из исторического романа А. Толстого «Петр I»: «... из лесочка вдруг с бесовскими криками выкатываются какие-то в зеленых кафтанах, видом – не русские, и бум-тарарах– бьют из пушек деревянными ядрами в мирные монастырские стены» (I, 2). Между тем семантическая статья о глаголе тарарахать – тарарахнуть не отвечает современным нормам употребления междометия тарарах и сама по себе возбуждает большие сомнения. Прежде всего остается неясным, имеем ли мы здесь дело с одним глаголом или с двумя. С одной стороны, выступает двухвидовой разговорный глагол тарарахать – тарарахнуть, непереходный, со значением «грохотать, греметь» («тарарахнул гром», «бомба как тарарахнет»; «над головой пронеслось что-то душное и тарарахающее»- Вс. Иванов «Пархоменко» и т. п.); с другой стороны, в просторечии тарарахнуть употребляется экспрессивно в значении «убить» (у Бунина в рассказе «Дело корнета Елагина»: «...не удивляйся, если в один прекрасный день узнаешь, что я себя тарарахнул»), «сильно и неожиданно ударить» (что не отмечено в Словаре, например, тарарахнуть кого-нибудь по башке) и в жаргонно-вульгарном просторечии – «выпить водки, вина, пива» (например, у Чехова в рассказе «Певчие»: «Пойдем, брат сирота, с обиды тарарахнем точию по единой»). Нет убедительных доказательств и примеров того, что в двух последних значениях возможно и распространено употребление форм несовершенного вида.

(Виноградов В. В. Семнадцатитомный академический словарь современного русского литературного языка и его значение для советского языкознания // Вопросы языкознания. 1966, № 6, с. 21–22).

Татьянка. [В семнадцатитомном словаре современного русского литературного языка] оставлено без всякой стилистической пометы слово татьянка со значением «женское платье с облегающим грудь лифом и сосборенной широкой юбкой» (15, с. 142). Пример – из «Двух капитанов» Каверина (3, 2), несколько каламбурный: «Она была совершенно не похожа на пушкинскую Татьяну, разве только своей татьянкой, да локонами до плеч».

(Виноградов. Семнадцатитомный академический словарь современного русского литературного языка и его значение для советского языкознания // Вопросы языкознания. 1966, № 6, с. 22).

Тёмный, плоский. Стилистические традиции переводной словесности и творчество на их основе «национальных» форм литературного выражения – те языковые силы, которые приходят на помощь быту и с ним вступают во взаимодействие. Ведь история русского литературного языка в значительной степени определяется историей перевода с иностранных языков. (Некоторый материал для изучения творчества форм литературного выражения в переводах XVIII века можно найти у акад. М.  И. Сухомлинова в «Истории Академии Российской» (особенно т. 4–5) и в статье И. В. Шаль «К вопросу о языковых средствах переводчиков XVIII столетия» (Труды Кубанского пед. института, 1929, 2–3). Не будет парадоксальным утверждение, что диалект «щеголей» и «щеголих» XVIII века стал одной из социально-бытовых опор литературной речи русского дворянства конца XVIII – начала XIX веков. Эту мысль можно пояснить анализом бытовой речи Н. М.  Карамзина в аспекте «щегольского» жаргона. Гавр. Петр. Каменев в одном из своих писем (1799) передает друзьям разговор Карамзина с Тургеневым о «переписке Юнга с Фонтенеллем из философии природы» и точно воспроизводит речь Карамзина. Вот слова Карамзина: «Этот автор может только нравиться тому, кто имеет темную любовь к литературе. Опровергая мнение других, сам не говорит ничего сносного; ожидаешь много, приготовишься, и выйдет вздор. Нет плавкости в штиле, нет зернистых мыслей; многое слабо, иное плоско, а он ничем не брильирует». В этом монологе ряд слов имеет такие значения, которые сатирической литературой засвидетельствованы как «щегольские», связанные с семантикой французского языка. – Например, с выражением «темная (курсив Каменева) любовь к литературе» надо сопоставлять щегольские фразы: «Он до того темен в свете, что и спать со мною хочет вместе» (Живописец, 1772, с. 53); слово плоский получает значение «банальный», «лишенный остроты», «без приятностей», в соответствии с франц. plat (ср. в «Лексиконе» И. Татищева, 1798: «cette pensée là est plate – сия мысль низка; elle a la physionomie plate – она имеет подлый вид», 2, 346). (Ср. в письме Е.  А. Карамзиной к Дмитриеву: «от страха, чтоб не сказать какой-нибудь плоскости» («Письма Карамзина к Дмитриеву», 181). Ср. в «Выстреле» у Пушкина: «Я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость» и др. под.).

[Далее следует сноска:] Ср. Вяземский, «Фонвизин», с. 2; ср. в письме Карамзина к И. И. Дмитриеву: «В стихах его нахожу хорошее и очень хорошее, но иное темно, иное холодно» (258); у Пушкина в письме к брату от 24 января 1822 г.: «О прочих дошли до меня темные известия» (Переписка I, 39).

Мне страшен свет, проходит век мой темный

В безвестности, заглохшею тропой.

(Сон, 1816)

И вяну я на темном утре дней...

(Элегия, 1816)

В ней сердце полное мучений

Хранит надежды темный сон...

(Евгений Онегин, 3, XXXIX)

Ср.:

В сем сердце билось вдохновенье...

Теперь, как в доме опустелом,

Все в нем и тихо и темно. ..

(Евгений Онегин, 6, XXXII)

Тебе, но голос музы темной

Коснется ль уха твоего?

(Полтава, Посвящение)

Кончину ль темную судил мне жребий боев?

(Война, 1821)

И, жертва темная, умрет мой слабый гений...

(К Овидию, 1821)

и мн. др.

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 196–197).