Убрать. Два или больше свободных номинативных значения могут совмещаться в одном слове лишь в том случае, если одно или два из них являются производными от основного (по крайней мере, понимаются как такие в данный период развития языка). Если же такой связи между значениями нет, то мы имеем дело уже с двумя омонимами. В решении этого вопроса очень помогает также анализ морфологической структуры слова. Глагол убрать в словаре под ред. Д. Н.  Ушакова (и в однотомнике С. И. Ожегова) рассматривается как одно многозначное слово, в котором будто бы сливаются значения: «взять прочь, унести, поместив куда-нибудь» (убрать книги в шкаф, убрать посуду со стола), а также специальное: «сжав, скосив, увезти с поля» (убрать зерновые), и такие, как «привести в порядок», «украсить, нарядить» (убрать помещение, убрать комнату цветами). Но объединение таких разнородных номинативных значений (ср., например, убрать посуду со стола и убрать помещение, убрать комнату цветами) – явно ошибочно. Эти значения не выводятся одно из другого, они не являются производными по отношению друг к другу. Об этом свидетельствует и различие морфологической структуры двух глаголов: одного с приставкой у- для обозначения направления движения в сторону (ср. унести) и другого – с непроизводной основой убра- (ср. убор «головной убор», уборная, убранство).

(Основные типы лексических значений слова // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 172–173).

Чинопёр. У Н.  Г. Помяловского в отрывках из незаконченного романа «Брат и сестра» встречаем образование чинопер. Речь идет об отставном титулярном советнике, который «три раза срывал по 300 руб. сер. за то, что били его морду, а морду его, ей богу, и даром можно бить. Эта шельма, уволенная по прошению, обыкновенно подбирал человек шесть забулдыг, в их присутствии раздражал кого-нибудь, незнакомого господина, тот бил его по морде, начиналось дело, и титулярный получал следуемый по закону гонорарий. Наконец, гражданская палата обратила внимание на то обстоятельство, что титулярного что-то очень часто бьют и запретила ему впредь подавать просьбы. Чем промышлять? Последний товар – физиономия – упала в цене: дошло до того, что бить стало можно эту физиономию, плевать в нее, как в плевательницу, тыкать пальцами, топтать ногами. Тогда он прибегнул к другому средству.

Подходит к нему какой-нибудь промыслитель – чинопер.

– Дело, – говорит он.

Федор Федорович, глядя серьезно на
чинопера, спрашивает «сколько»?

– Пятьдесят.

– Сто.

– Не дадут.

– Дадут, за это и больше дадут.

– Ну, шестьдесят.

– Девяносто.

– Семьдесят.

– Семьдесят пять

– Идет.

– На стол.

Чинопер кладет на стол 75 руб.

– По какому делу?

– Присягу в убийстве.

– Хорошо, – говорит титулярный и, расспросив подробности дела, дает присягу. Наконец, ему запретили и присягу держать».

Со словомчинопер можно сравнить чинодрал. Ведь в слове щелкопер вторая часть -пер соотносится с именной основой пер-о (ср. щелкать пером).

(Виноградов В. В. Об экспрессивных изменениях значений и форм слов // Советское славяноведение. М., 1968, № 4, с. 5–6).

Уйма. Для выражения понятия большого количества, избытка, обилия применяются все более экспрессивные, более выразительные слова: много, множество, тьма, туча, бездна, уйма.

Слово уйма в значении «множество, очень большое количество» является обычным для разговорного стиля современного русского языка. Между тем, оно областного происхождения и проникло в литературный язык не ранее середины XIX в. Оно еще не зарегистрировано в словаре 1847 г. Зато оно было внесено в «Опыт областного великорусского словаря» 1852 г. Здесь находим: «Уйма, ы, с., м. 1) Солдат. Костр. Кинеш. 2) ж. «большое количество на корню какого-нибудь хлеба или травы». Навряд ли нам осилить одним эту уйму, придется видно помочь собирать. Моск. Руз.» (с. 238).

Слово уйма встречается в языке Салтыкова-Щедрина («новый градоначальник... пересек уйму ямщиков»).

Даже в словаре В. И. Даля слово уйма интерпретируется как областное: «Уйма, вост. «множество», «пропасть», «без числа», «обширное, огромное пространство», «простор». Уйма солдат. Уйма хлеба, покосу (мск.-руз.), почему иногда луга зовутся уймой, а кстр. дремучий, огромный лес; уймище ср. то же. Вертит, как леший в уйме. В уйме (лесе) не без зверя, в людях не без лиха» (сл. Даля, 1909, 4, с. 977).

(О связях истории русского литературного языка с исторической диалектологией // Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 211–212).

Шикарный,
шикозный. Как мало и слабо отражаются в нашем Словаре [БАС] историко-стилистические изменения в судьбах слов, можно видеть на анализе слов шикарный и шикозный. Оба признаны разговорными и семантически отождествлены. Все различие между ними сведено к лексикографической справке, из которой явствует, что шикарный (от франц. chicard) внесено в начале XX в. (1903) Бодуэном де Куртенэ в третье издание словаря Даля, а шикозный впервые отмечено в словаре Д. Н.  Ушакова в 1940 г. Литературные примеры на слово шикарный приводятся из сочинений Чехова, А. Н. Толстого, из «Накануне» Тургенева, из «Ямы» Куприна, из «Жизни Клима Самгина» Горького, из советской литературы. Слово шикозный иллюстрируется цитатами из «Масонов» Писемского, из произведений Боборыкина (повести «Изменник» и романа «Василий Теркин») и из чеховской «Пьесы без названия». Что можно отсюда заключить? Что эти слова – синонимы, и их появление в русском литературном языке разделено очень небольшим промежутком времени. Между тем с нормативно-стилистической точки зрения разница между ними очень большая. Если слова шикарный, шикарно в современной литературной речи еще употребляются с разными экспрессивными оттенками иронии, мещанского восторга и т. п., то слова шикозный, шикозно могут считаться почти вымершими. Да и прежде на них лежал явный отпечаток безвкусно-буржуазной претенциозности или провинциально-мещанской манерности. Об этом отчасти говорят две приводимые в Словаре цитаты из сочинений Боборыкина. Из повести «Изменник»: « – Ты должен очень много проживать с такой шикозной обстановкой. Слово ”шикозная“ задело его почти болезненно. Он перебил Нату и вполголоса сказал ей: – Брось, пожалуйста, это слово... Оно дурного тона». Из романа «Василий Теркин» (III, 1): «Этот Первач – красив... Одевается ”шикозно“. Это слово ”шикозно“, как и много других, она вывезла из губернского института» (т. 17, 1965, с. 1394).

Но особенно важно не помещенное в Словаре продолжение цитаты из повести Боборыкина «Изменник» – разговор «аристократа и эстетика» Симцова с дочерью курсисткой протекает так:

«– Брось, пожалуйста, это слово.

– Какое?

– Шикозный!

– Почему? – спросила Ната, просто, не обидевшись.

– Оно дурного тона. Отзывается армейским офицером».

(Виноградов В. В. Семнадцатитомный академический словарь современного русского литературного языка и его значение для советского языкознания // Вопросы языкознания. 1966, № 6, с. 22–23).

Ужасть. [Анализируя стилистические поправки И. И. Дмитриева к сказке «Причудница», В. В. Виноградов замечает:] [...] И. И. Дмитриев невольно оставляет некоторые просторечные выражения, нередко с областной, провинциальной окраской, типичные для простого слога XVIII в.

Тот глуп, другой урод, тот ужасть неразлучен [...]

К слову ужасть сделано примечание: «Слово, употребительное и поныне в губерниях».

Известно, что слово ужасть в значении ужасно входило в жаргон щеголих второй половины XVIII в. (ср. словарь щегольского наречия в «Живописце» Новикова, 1772, ч. 1, л. 10). Ср. у И. И. Дмитриева в «Модной жене» реплику «модной жены»:

Да если б там еще... нет, слишком дорога!

А ужасть как мила!

Ветрана, николи

Диковинок таких не видя на земли,

Со изумленьем все предметы озирает [...]

(Из наблюдений над языком и стилем И. И. Дмитриева // Виноградов. Избр. тр.: Язык и стиль русск. писателей, с. 64).

В набросках этого романа («Роман в письмах» А. С. Пушкина. – Л.  А) стиль светской девушки глубже погружен в атмосферу национально-бытового просторечия... Правда, в эту общую массу «прсторечия», в строй «нейтральных» его форм иногда врываются такие разговорные выражения, которые составляли стилистическую особенность именно дворянского «светского» языка той эпохи, во всяком случае распространялись из его пределов. Например: «На твоем месте я бы завела, его далеко» (ср. франц. mener loin); «какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек» (ср. свидетельство «Живописца», 1772, о возникновении этого значения слова – ужасный, ужасно, ужесть в жаргоне щеголих); «Z. по своему обыкновению была одета уморительно» (ср. примеры «Живописца» из арго щеголих: «Ты уморил меня...» «уморить ли, радость?» и т. д.) и др. под.

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 230–231).

Необходимо помнить, что в книге «Справочное место русского слова» (2-е изд., 1843. – Л.  А. ) предисловие гласит: «В справочном месте русского слова собраны и исправлены ошибочные выражения, вкравшиеся в наш разговорный и письменный язык, слова, произносимые неправильно или употребляемые не в точном их значении, и притом не одними простолюдинами, но и людьми образованными. На ошибки простонародья не обращено здесь никакого внимания...». Далее подтверждается, что примеры «выбраны из разговорного языка хорошего общества, из новейших сочинений писателей, занимающих не последнее место в нашей литературе, из журналов и газет» (3 – 4). В связи с этим приобретают особенный исторический интерес и правила произношения некоторых русских и церковно-книжных слов: отсрочка, а не отстрочка(78); понравиться, а не пондравиться(87); поздравить, а не проздравить (86); завтрак, а не завтрик (40); вторник, а не авторник(20); нынче, а не нонче (69); жизнь, а не жисть(39); ужас, а не ужесть, про ужести (111) и др. под.

(Виноградов. Очерки, с. 345).

Чудесность. [По поводу строчки «О век чудесностей, ума, изобретений!» из стихотворения, приписываемого Н.  М. Карамзину, В. В. Виноградов пишет Слово чудесность (ср. «О век чудесностей... ») было в XVIII в. живым образованием высокого и среднего слога. Чудесность – это «непонятность: деяние, превосходящее ум», как говорится в «Словаре Академии Российской» (1822, ч. 6, с. 1320). Ср. в «Причуднице»:

Где б разных дивностей собор

Представил быль, как небылицу[...]

(См.: Дмитриев И. Н. Соч. М., 1814, ч. 2, с. 133).

Слова дивность нет в словарях Академии Российской.

(Из наблюдений над языком и стилем И. И. Дмитриева // Виноградов. Избр. тр.: Язык и стиль русск. писателей, с. 57).

Указ. В слове указ при употреблении его в разговорной речи в функции сказуемого с отрицанием не возникает своеобразное значение, которое определяется в толковых словарях так: «не может служить основанием, указанием для кого-нибудь, чего-нибудь» (Ты мне не указ). Тут уже явно обозначился отрыв предикативного выражения не указ от слова указ в значении «постановление верховного органа власти, имеющее силу закона». Ср. просторечное не след (в значении «не следует»).

(Основные типы лексических значений слова // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с.  185).

Юбилей. В «Московском вестнике» 1830 года (№ 21–24) в отделе «Критика» напечатано «Письмо к редактору ”Московского вестника“ [Евдокима Лущенко. – Л. А. ], заключающее в себе разбор Латинской речи, произнесенной профессором Снегиревым на университетском юбилее... Критическое рассмотрение и начинается со слова jubilaeum. Указывается на неведение проф. Снегирева, что jubilaeus есть прилагательное, а не существительное и что, следовательно, форма рода его определяется «существительным выраженным или подразумеваемым. Если подразумевается annus (jubilaeus annus), то форма имен. множ. должна быть jubilaei, а не jubilaeum, как у Снегирева. Ведь «злые люди пожалуй скажут, что автор не умеет согласовать существительного с прилагательным, а добрые – что будут думать о его познании в латинском языке и о его лекциях? Что скажут, когда увидят, что г. профессор не умел без ошибки назвать того праздника, на коем он избран быть оратором?» (151–152).

Несмотря на тождество подписи Р с подписью позднее в № 32 за 1831 год (5 июня) напечатанной пушкинской статьи о сочинениях J. Delorme (S-te Beuve) и ранее в № 4 (16 января 1830 г.) – опубликованной статьи об «Истории русского народа» Н.  Полевого (см. свидетельство Вяземского: «Русский Библиофил», 1914, апрель), статью в «Смеси» «Лит. газеты» № 18 (от 27 марта 1831 года, с. 148) нет решительно никаких оснований приписывать Пушкину. Содержание статьи – историко-этимологическое. Речь идет об этимологии слова юбилей (в связи с тем, что Снегирев в своем письме о латинской речи, напечатанном в ч. 6 «Московского вестника» на 1830 г. (с. 146) признал его прилагательным) и об его историческом применении в разные эпохи.

Автор заметки в «Литературной газете» заявляет: «jubilaeus есть имя существительное производное от еврейского слова. Между разными значениями, ему присвоенными, значит оно прощение (remissionis múnus). Употребляется оно и как прилагательное, например, jubilaeus annus, jubilaeum festum. Но юбилей, возобновленный папами в XIV столетии, праздновался не в продолжении года, а через 100 лет, потом через 50 лет; следственно, г. Снегирев не ошибся и нельзя не пожалеть, что журналист напечатал без примечания бранчивое письмо на почтенного профессора» (148).

Прежде всего следует отметить не встречающуюся в подлинных сочинениях Пушкина конструкцию: «бранчивое письмо на почтенного профессора». В языке Пушкина слово бранчивый употребляется абсолютивно, то есть независимо от управления падежами существительного и вне связи с предлогами. Например, «потешил дерзости бранчивую свербежь», «бранчивые и напыщенные выражения», «бранчивые критики» и т. п. (Словарь языка Пушкина. М., 1956, т. 1, с. 169–170). Конструкция – письмо на кого-нибудь – также несвойственна языку Пушкина (см.: Словарь языка Пушкина, М., 1959, т. 3, с. 350–351).

Но вместе с тем необходимо указать на то, что этимология слова юбилей, предлагаемая в рассматриваемой заметке, и в настоящее время в основном считается вполне приемлемой. В «Russisches etymologisches Wörterbuch» von Max Vasmer (В. 3) под словом «юбилей» читаем: «юбилей, е я «jubiläum», seit Peter d. Gr., s. Smirnov 351. Überund Jubiläum aus lat. iubilaeum, urspr. iubilaeus annus, das auf hebr. Jôbêl «Widderhorn» zurückgeht, s. Littmann 29, Kluge – Götze EW 269, Walde – Hofmann I 719ff» (S. 466). Таким образом, критическое замечание автора заметки «Литературной газеты» касается лишь первого слова речи Снегирева: «Не имея речи под руками, разбирать ее не могу и в знании критика оной не сомневаюсь; но первое слово речи критиковано им напрасно».

Едва ли Пушкин мог пуститься в полемику из-за этимологии первого слова латинской речи, из-за спора о том, является jubilaeus существительным или прилагательным (что с синтаксической точки зрения даже для латинского языка не так существенно; ср. употребление пето в функции существительного и прилагательного). Таким образом, нет решительно никакой «зацепки», кроме буквы «Р», для того, чтобы связать эту заметку с именем Пушкина. В № 20 «Литературной газеты» (апрель 6) за 1831 год отдел «Смеси» начинается такой заметкой: «Новая грамматическая поправка. В 18-м № ”Литературной газеты“ один почтенный наш Корреспондент отстоял грамматические права латинского речения: jubilaeus, права, на кои покушался некоторый критик...».

(Виноградов. Проблемы авторства, с. 381–383).

Утроить, усемерить. [По поводу многообразия смысловых оттенков в композиции «Пиковой дамы» А. С. Пушкина, которые сочетались с цифрами. обозначающими количество очков на трех верных картах, В. В. Виноградов пишет:] Уже во второй главе повести, как указал А.  Л.  Слонимский (Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы»// Пушкинский сборник памяти проф. С. А.  Венгерова. М.; Пг., 1922, с. 176), размышления Германна в скрытом виде содержат в себе намеки на тройку и семерку (то есть на две из верных карт, так как третья карта заключала в себе загадку «пиковой дамы», «тайной недоброжелательности»): «Что, если, – думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, – что, если старая графиня откроет мне свою тайну! – или назначит мне эти три верные карты! Почему же не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, – но на это все требуется время, а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю – через два дня!... [...] Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» Получается своеобразное эхо: те же цифры потом появляются в обозначениях трех верных карт, составляющих тайну старухи. Происходит взаимоосвещение и взаимопроникновение разных субъектно-стилистических планов. «[...] Фиксирование двух первых карт происходит двояким путем: извне, со стороны графини, и изнутри, со стороны Германна» (Слонимский).

Современники подметили эту своеобразную числовую символику в композиции «Пиковой дамы». В пьесе кн. А. А. Шаховского «Хризомания», представляющей драматическую переработку «Пиковой дамы» (см. также статьи Л. В. Чхаидзе), очень резко подчеркнуты разные бытовые приметы и предзнаменования, связанные с такими числами и цифрами, которые соответствовали количеству очков на трех верных картах. Например, число три, как лейтмотив, много раз выплывает в драме Шаховского (Указания на то, что формула утроить, усемерить встречается и в других произведениях первой трети XIX в., лишь подкрепляет мысль о литературной живучести магической символики чисел три и семь. Таково, например, не случайное, по мнению Н. П.  Кашина, совпадение слов Германна об утроении, усемерении капитала со стихами, Ф. Н. Глинки «Брачный пир Товия» («Альбом северных муз» на 1828 год): «Мало ль платы? Утроить, сын, усемерить... » (Пушкин и его современники, вып. 31–32, Л., 1927, с. 33–34).

(О «Пиковой даме». Из книги «Стиль Пушкина» // Виноградов. Избр. тр.: О языке худож. прозы, с. 258–259).